Сюкеево: известное и неизвестное. Часть 3

Из воспоминаний Милия Владимировича Болдырева - сына священника Троицкой церкви села Сюкеево Владимира Васильевича Болдырева - о религиозных праздниках в селе Сюкеево.

«И, наконец, наступала Пасха! После семинедельного монотонного церковного звона в полночь перед пасхальной заутреней раздавался громкий удар в большой колокол, после паузы - еще... и затем начинался частый, будирующий (будоражащий. – Ред.) благовест (церковный звон одним большим колоколом (в отличие от перезвона или трезвона), извещающий о начале богослужения. – Ред.). Зажигались в церковной ограде плошки со смолой и свисающие из окон колокольни просмоленные шары из пакли. Становилось по торжественному светло. Народу в церковь набивалось много. Папу встречали на паперти; несколько крепких мужиков раздвигали в толпе проход, чтобы пропустить папу. Мы, дети, держались за папин подрясник и жались к нему, мама шла за нами. Служба начиналась с Полунощницы (молитва) при малом освещении священником в великопостном темном облачении и дьяконом при закрытых Царских вратах перед плащаницей. После Полунощницы церковь пустела, все выходили - начинался крестный ход вокруг церкви. Священник впереди на голове нес плащаницу. Хор певчих и весь народ пели: "Воскресение твое Христе спасе, ангелы поют на небесе...». И когда процессия возвращалась в церковь, при входе священник троекратно возвещал: «Христос воскресе!» На колокольне начинался перезвон во все колокола, из охотничьих ружей палили залпы. Церковь вновь наполнялась народом, поющим громко, торжественно: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробе живот даровав". Зажигались все свечи на люстрах, подсвечниках, раскрывались Царские врата, которые уже не закрывались всю пасхальную неделю, и плащаница вновь вносилась в алтарь. Начиналась пасхальная заутреня. При каждом выходе из алтаря папа и дьякон выходили в светлых, каждый раз в разных, праздничных облачениях. Папе нужно было быстро сменить ризу, епитрахиль, набедренник, пояс и поручи, зашнурованные на рукавах; папа становился, слегка приподняв руки, а несколько человек помогали в переодевании. Парчовое облачение было комплектное: чисто-серебренное, чисто-золотое, голубое, на желтом фоне с ярко-красными виноградными лозами. Хор певчих на клиросе пел молитвы по нотам, сочинённым Чайковским, Глинкой, Ипполитовым-Ивановым.

Всю пасхальную неделю с утра до вечера был праздничный звон. Звонить приходили любители, и некоторые звонили мастерски. И мы, мальчишки, целыми днями пропадали на колокольне; глохли до шума в ушах. И тоже, приучались звонить. Правой рукой за веревку управляешь перезвоном двух маленьких колоколов, левой - звонишь поочередно двумя средними колоколами, а ногой, нажимая на доску, делаешь ритмичные удары в большой восьмидесятипудовый колокол. Во время звона ведешь взаимосвязанные переборы всеми колоколами: то приглушаешь большой колокол,  выделяя средние колокола, заливаясь перебором маленьких колоколов, то снова громко чеканишь ритм большим колоколом, которому согласовано подзванивают то маленькие, то средние колокола. А еще второй звонарь делает подзвон: после каждого удара большого колокола в ритм успевая делать два удара в колокол чуть меньший большого колокола. Тут хоть пляши! Все руки в мозолях; протирали веревками до дыр не только варежки, но и шерстяные носки с ног надеваемые на руки. А звон щекочет в ушах, глушит и далеко разносится по округе. Всю неделю по селу, ходил крестный ход, из дома в дом. Папа возвращался домой усталый. А кругом гуляли, по-русски широко и раздольно. На улице играли в орлянку (старинная азартная игра - бросают монету любого номинала, и тот, кто угадает, какой стороной она упадёт, выигрывает. – Ред.): парни в старые царские деньги, а мелюзга - в муравки.

Дома у нас на столе - традиционные кулич, сладкая ароматная творожная пасха и на тарелке с зеленым проросшим овсом красовались разноцветные яркие крашенные яйца. Праздник Пасхи олицетворял приход весны.

Престольным праздником в Сюкеево был праздник Троицы. Это была пора первой свежести наступающего лета. В Троицу ставни домов украшались зелеными ветками. Из леса рано утром, до обедни, привозили срубленные небольшие деревца клёна, липы, вяза, обсаживали ими тропу от церкви до нашего дома, вносили к нам в комнаты, и ставили по углам, прибивали к ставням окон, и в церкви кругом была зелень - всюду украшено деревцами и пол устлан свежескошенной травой. На Троицу парни и девки днем ходили в поле с берёзкой завивать венки, а по вечерам целую неделю водили хороводы.

Также в начале лета устраивали крестный ход за околицу села для кропления скотины, чтобы не было падежа. Народу собиралось много, выстраивались так, чтобы по середине был проход для табунов. Первым гнали табун лошадей. Это было красивое зрелище. Лошади фыркали, дичились от непонятного для них скопления людей. Некоторые хозяева вели своих принаряженных лентами лошадей под уздцы, останавливались перед священником, крестились и ждали, чтобы священник непременно окропил его лошадь. Табуны коров, мыча, проходили спокойно. Но табуны овец, и коз шли тревожно, крутя головами, и прыгали друг через дружку. Если закружится одна, то за ней все начинали кружиться хороводом. Тогда мужики растаскивали их за рога, пока она вновь не устремлялись вперед. Свиней, это поганое отродье, до кропления не допускали».

А вот так отобразил маленький автор (Милий Болдырев. – Ред.) в своих записях период голода в Поволжье:

«1921-23 годы. В те годы по Сюкееву часто собирала милостыню нищенка, хромая матрена, мордовка из Мордавских Каратай или, как попросту называли, из Мордовска. Она была уродлива: горбатая, одна рука вывихнута и топорщилась за спиной, хромая нога тоже вывихнута так, что ступала она не на следу, а на щиколотку. Одета была в лохмотья, на ногах рваные онучи и разбитые лапти; холщевая, вся в заплатах, нищенская сумка висела на боку. Из-под грязного головного платка еле взглядывало маленькое сморщенное лицо. С трудом ковыляя, опираясь одной рукой на большую клюку, она медленно передвигалась от дома к дому, становилась под окнами и жалобно гнусавила. Просила она не как все нищие: «Подайте милостыню Христа ради!...» Нет, она пела по-своему: -"Крива-а рука-a... Крива-а нуга-а... Пить, есть хучет... Кту даст - зулатой глаз, кту не даст - плухой глаз». Однажды когда я остановился невдалеке от нее и затаенно слушал ее заунывное пение, она вынула из сумы блин и, протягивая его мне, с пугающей лаской дрожащим голосом пропела: «На те плин. Куруш плин, слаткий плин!...»

А так он вспоминает первый автомобиль, появившийся в Сюкеево:

«...Летом в застрехе дома Пологовых, со стороны сада Чабуриных, мы заметили сову. Кто-то из нас, вероятно Лавруха, полез за ней по углу бревенчатого дома. В это время из-за угла дома Дрофеевых, сo стороны Тетюш, выкатил большой, черный с брезентовым тентом автомобиль и остановился на перекрёстке дорог. Это был первый появившейся в Сюкеево автомобиль! Дуняшка Дрофеева, девочка лет шести-семи, завидев эту невидаль, катившуюся пo пыльной дороге, рванула с улицы домой, истошно крича: «Тя-тька! Телега с ума сошла!» Все бросились к этому пыхтящему чуду, - и мы тут как тут! Шофёр расспросил, как проехать в Богородск. Это ехали американцы, - тогда они помогали голодающим Поволжья. Мы смотрели, разинув рты; машина фыркнула и помчалась вдоль Новой Слободы, вихрем поднялась по Гафониной горе и скрылась вдали. Вот это - да! В гору сама въехала!»

Детские воспоминания о изменениях в послереволюционном Сюкеево:

«...Летом 1924 года проводились маневры Красной армии; через Сюкеево проходила казанская дивизия, щетинясь длинными пиками с красными флажками на концах, с песнями и с присвистом шла кавалерия; пехота отчеканивала шаг под звуки духового оркестра; на конной тяге громыхала полковая артиллерия. Квартирьеры на нашем доме, под окнами маленькой комнатки, мелом вывели: «Штаб руководства». Снова в нашем доме расположилось командование, снова штабная суета. Шумно обедали в столовой. Тогда в первый раз пришлось мне попробовать сыр. Самый настоящий голландский сыр: ноздрястый, со слезинками и ароматный - запах от него шел по всей столовой. Это был не теперешний голландский сыр - клёклый, прессованный, не пахнущий ничем, скороспелый продукт рационального производства, а выдержанный в подвалах, с естественным ароматом и острым вкусом.

У церковной ограды, под березами были коновязи, на Новой Слободе артиллеристы драили пушку — нам до всего было дело! На лужайке перед церковью на срубе строящегося Оленькиного дома соорудили сцену: красноармейцы, показывали спектакль. А на стене нашего дона повесили нашу простыню: когда стемнело, стали показывать "живые картины». Это был первый кинематограф в моей жизни; показывали отдельные картины: человек сидит на стуле и курит - дым пускает изо рта; лошадь тянет плуг, ее ноги, приближаясь к экрану, устремляются на зрителей - сидящие на земле в испуге шарахаются в сторону. И тому подобные киноэффекты. Такие маневры повторились и в 1927 году. Для нас, детей, они послужили импульсом для организации игр "в войну". Насмотревшись, мы строгали себе вооружение: винтовки, револьверы, сабли и пики, обязательно с красными флажками на концах. И распевали услышанную незамысловатую песню: «Как по линии Урала, где летал сизый орел, он летал перед войсками наш народный комиссар. Он с походом нас поздравил и издал строгий приказ: «Чтобы были у вас, братцы, шашки острые в ножнах, шашки острые в ножнах, ружья новые в чехлах. Мы пойдем, ведь, за границу бить там нашего врага».

Вот так переплелись времена и эпохи в небольшом, казалось бы, селе – а это и наша история, история нашего народа, наших предков…