Сюкеево: известное и неизвестное. Часть 2.

В воспоминаниях Милия Владимировича Болдырева (сын священника Троицкой церкви села Сюкеево  Владимира Васильевича Болдырева. – Ред.) очень интересны описания религиозных праздников в Сюкеево. Они позволяют почувствовать настроение тех лет. В первое время после 1917 года жизнь в селе не сильно отличалась от дореволюционной.  Коммунистам понадобились десятки лет, чтобы сломать налаженный веками сельский уклад…

 «…..Новый год не принято было отмечать, а ёлки прежде устраивали на Рождество (25 декабря по-старому или 7 января по-новому стилю). Рождество! Это был настоящий праздник для детворы. В ночь под Рождество никто не спал. После четырехнедельного поста в полночь начиналось торжественное богослужение в церкви - рождественская заутреня. Служба в церкви по праздникам производилась З раза: с вечера - вечерня, рано утром - заутреня, с 9 утра до 1 часа дня - обедня и вечером снова вечерня. Не дожидаясь  окончания богослужения, в темноте звездной морозной ночи детвора уже разбредалась по улицам села -  в эту ночь ни у кого не запирались ворота и двери.

    У нас на залавке (посудный пристенный полуоткрытый шкаф) в кухне ставилась тарелка с приготовленной мелочью из медяков. Славильщики одни за другими, скрипя снегом в раскрытых настежь сенях, вваливались на кухню, впуская клубы морозного воздуха, и у порога, не отряхивая от снега ноги, торопливо славили: "Рождество твое, Христе Боже наш." Они изуверски, до смешного переиначивали по-своему непонятные им славянские слова и выражения. Так, вместо: "Волхвы со звездою путешествуют" задорно пели: "… и волки со звездою потетенькивают". А вместо заключительных слов: "Отроче младо - превечный Бог" у них получалось: "отрачамла допревечный Бог".  "С праздничком!» - поздравляли они, получая в прозябшие руки медяки, и, толкая друг друга, довольные спешили дальше.

Толя и я, с вечера сговорившись с Лаврухой и Чабурой, тоже ходили славить, но ходили только по знакомым. Наутро подсчитывали выручку - это были единственные деньги, которыми мы распоряжались.  А днём в селе появлялись коробейники - дешевые брошки, стеклянные бусы, яркие ленты для кос. ...Мы покупали зеркала: кто - заманчивые круглые, кто - складные книжечкой. Несколько дней ходили с ними, но потом забрасывали их в свой черный ящик с игрушками.

Настоящих ёлок у нас не было. Утопая по пояс в снегу, пробирались с санками в свой огород, сламывали ветку осины и дома украшали ее самодельными игрушками из бумаги, воска и выдутых пустых яичных скорлуп. Папа приносил нам из церкви огарки свечей, и Рождество встречали с самодельной ёлкой!

 Вообще, в двадцатых годах елки, как и ношение галстуков, и увлечение танцами, считались пережитками прошлого, буржуазными предрассудками и так называющие себя "синеблузники" вели со всем этим непримиримую борьбу. «Синеблузники» - «передовая» в то время молодежь, пытавшаяся внедрить для всех ношение синих блуз, как символ рабочего класса. Про себя они пели: «Мы синеблузники, мы профсоюзники, мы не бояре, не купцы. Мы только гайки великой спайки, страны трудящейся сыны».

Лишь только под новый год 1936 года в московском кремлевском дворце была возрождена старая традиция, - была зажжена Новогодняя ёлка. От Рождества до Крещенья на две недели наступали Святки.  Начиналось всеобщее гулянье по селу с гармонями и, распевая припевки, ходили группами ряженые: парни рядились в сарафаны, а девки напяливали штаны или же наряжались  бесподобными ходячими чучелами.  За ними, глазея, бегали мальчишки, пока кто-нибудь из ряженых не отгонял их, хлеща плетью. Ряженые заходили в дома, там  должны были их угощать, после чего задорные пляски разгорались с новой силой.

На Крещенье, на Коновой реке перед мостом, сооружали иордань. Из ледяных глыб, прозрачных и сверкающих на солнце застывшими внутри пузырьками, ставились Царские врата, перед нами - престол, за вратами во льду прорубь - купель, а за ней на расчищенном от снега льду вырубались контуры большого креста; вода из купели под тонкой корочкой льда звонко текла по ровикам по бокам этого креста.  После обедни начинался крестный ход с иконами, хоругвями и духовенством в полном облачении на иордань. Лютовал трескучий крещенский мороз, а мужики шли с непокрытыми головами. Служился молебен. И когда папа начинал  освящать в купели воду, под высокими ветлами сельские охотники палили вверх из ружей; туманом осыпался с вётел колкий иней,  да летели хлопья, пыжей холостых зарядов. А на колокольне вовсю разливался праздничный перезвон.

После Крещенья начинался Мясоед - пора сватовства и свадеб, пора приближения весны.  А за Мясоедом - Масленица. Опять целую неделю - гулянье: пекли блины, катались по селу в празднично разукрашенных упряжках, полюбовно дрались мужики на  базарной площади - улица на улицу.  Наступало прощеное воскресенье – последний день Масленицы. Ходили друг к дружке, кланялись в ноги и просили прощение за все вольные и невольные обиды. А на Гафониной горе сходились со всего села молодушки, только что вышедшие замуж,  напоказ становились в ряд, щеголяя друг перед дружкой своими нарядами и задорно лузгая семечками. Все любопытные шли туда, бесцеремонно разглядывали молодушек, судачили. Не возбранялось осуждать и даже посплетничать. На то и смотрины!

 Наступал Великий пост - семь недель перед Пасхой. В первый день поста - поганый понедельник - из деревни Балтачево приходили татары-бедняки собирать «поганую» пищу: все скоромнoe - мясное и молочное.

Нравились мне мартовские вечера. Пасмурное небо. На крышах – сосульки, и с них капает в прозрачные лужицы в снегу звонкая капель. Недовольно гомонятся на березах рано прилетевшие грачи, и церковный звон! Такой грустный и монотонный, наводящий на молчаливые раздумья. А в воздухе все равно уже пахнет весной!

 В церкви сумрачно, мало горящих свечей. И служба великопостная грустная. Николай Антонович Конюхов - старый   псаломщик,  монотонно читает на клиросе. Интересно наблюдать за его бородой. 0на у него козлиная.  Когда он произносит молитву: «Господи сил,  с нами буди.  Иного бо разве Тебе помощника в скорбях не имамы?" - то у него в скороговорке получается: "иного-го-го разве Тебе...» и при этом бороденка его трясётся очень забавно.  А когда он должен сорок раз повторить:   "Господе, помилуй»,   то под один выдох  он опять трясет бородой и палит:  "помил-господи,  помил-господи,  помил-господи..."

 Страстная, последняя неделя поста начиналась с вербного воскресенья.  Заутреня в этот праздник служилась рано - с полночи. В церковь богомольцы несли пучки вербы.  И когда заутреня оканчивалась, от церкви в темноте непроглядной ночи расползались огоньки; каждый нес освященную вербу и горящую свечу - обязательно огонь из церкви в эту ночь нужно было донести до дома и зажечь лампадку перед иконами в киоте (особый украшенный шкафчик (часто створчатый) или застеклённая полка для икон. – Ред.).  Огонь несли в самодельных бумажных цветных фонариках или же осторожно прикрывай от ветра ладонями.

В связи с вербным воскресеньем бытовала присказка: «Верба хлест - бьет до слез, верба бела - бьет  за дело, верба красна - бьет напрасно». На страстной неделе начинались торжественные богослужения. Особенно трогательным был вынос плащаницы (изображение Христа во гробе). Плащаницу из алтаря, где она постоянно содержалась,  священник на голове выносил и устанавливал посреди церкви,   олицетворяя этим момент снятия Христа с креста после казни…

Продолжение следует.